Во введении дается обоснование актуальности темы исследования, определяются ее содержательные (объект и предмет) и формальные (территориально-хронологические) рамки; формулируются цели, задачи и базовые теоретико-методологические основания исследования; даются историографический обзор литературы и характеристика источников.

Первая глава «Осваиваемое пространство как фактор организации населения. Русское Зауралье в конце XVI – первой половине XVIII вв.» состоит из 13 трех параграфов. В ней показано, что организация населения в колонизуемом пространстве зависит не столько от объективных и имманентных последнему свойств, сколько от того, каким образом это пространство конституируется конкретным субъектом освоения, будь то социальная группа или общество в целом. Вследствие этого, под осваиваемым пространством понимается не реальное географическое пространство, а пространство информационное, являющееся во многом производным от структуры субъекта. Многосубъектность процесса освоения Зауралья (мы выделяем три основных субъекта – административную структуру, промыслово-промышленное и земледельческое население) определяет и наличие различных аспектов освоения, характеризующихся различиями в информационном пространстве и, соответственно, различными поведенческими реакциями и их материально-вещественными проявлениями.

Первый параграф посвящен особенностям пространства Зауралья рассматриваемого периода в восприятии административной структуры. Сначала коротко затрагиваются некоторые парадигмальные, общие для всей социальной структуры Русского государства, особенности пространственного восприятия. В частности, отмечается наблюдавшийся вплоть до начала XVIII столетия феномен «господства текста над картой», выразившийся в широком распространении вербальных пространственных описаний, а также в редкости и нефункциональности современных им картографических источников. Документы свидетельствуют, что и географические сведения о Сибири, затребованные властью до конца XVII столетия, имели почти исключительно вербальный характер и, по всей видимости, вполне удовлетворяли ее своей информативностью. В качестве объяснительной модели этого явления нами используется концепция А.В.Подосинова о первичной (антропоцентрической) и вторичной (картографической) парадигмах пространственного восприятия. Вербальность отображения геоинформации явилась следствием селективного (выборочного) восприятия пространства, когда в последнем выделялось лишь то, что имело значение для субъекта восприятия. Сама эта выборка конституировала пространство, что не вызывало ощущения его «незаполненности», а значит и не требовало его сплошной картографической «инвентаризации».

Для административной структуры в качестве основного репрезентанта пространства выступало население – основной объект и орудие административно-правового освоения. Именно этим объясняется факт перманентных межуездных земельных тяжб в Зауралье, когда для каждого из воевод «заполненным» выступало лишь пространство, занимаемое приписанным к данному уезду населением, а все другие земли (при отсутствии четких границ между уездами) воспринимались как «порозжие». От степени освоенности местного населения административной структурой зависело и отношение последней к той или иной территории. Первоначальное, доколонизационное, освоение населения Зауралья новгородцами, а затем и Московским государством было крайне узким, а потому и слабым. Поэтому и отношение администрации к этой территории отличалось нестабильностью, когда периоды относительно мирного 14 присвоения местных ресурсов сменялись резким обострением ситуации и необходимостью предпринимать военные походы в Зауралье, либо переходить к обороне в пограничных областях метрополии (Пермь, прикамские земли Строгановых). С началом колонизации такое положение еще более осложнилось. С одной стороны, процесс освоения местного инородческого населения приобрел более масштабный и многоаспектный характер. Но с другой, если раньше неосвоенное сибирское население воспринималось как, в значительной мере, внешняя опасность, то теперь, когда инородцы стали непосредственными соседями русского колониального населения, эта опасность стала внутренней, от которой уже невозможно было просто отгородиться. Вследствие этого и пространство зауральской колонии должно было восприниматься администрацией как потенциально опасное, что в свою очередь не могло не сказаться на ее поведении.

С одной стороны, четко прослеживается стремление государства максимально полнее интегрировать инородцев в свою систему функционирования, сведя при этом к минимуму возможные издержки такой интеграции, освоения. С другой стороны, процесс освоения предполагает возрастание степени «похожести» осваиваемого объекта на осваивающий субъект, вплоть до их полного слияния. Могла возникнуть ситуация, когда местное население, еще не вполне освоенное административно, резко усиливалось путем подключения к информационным и материально-вещественным ресурсным потокам государства-колонизатора. В этой связи становятся понятными попытки администрации воздвигнуть барьеры на пути отдельных аспектов освоения. Так, резко ограничивался доступ местного инородческого и кочевого населения к т.н. «заповедным» материальным ресурсам – изделиям из железа, оружию и боеприпасам; такому же ограничению подлежали и ресурсы информационные – сведения об организации обороны в колонии, о линиях коммуникаций, а в период Смуты и сведения о состоянии дел в метрополии. Многие источники свидетельствуют о существовании целой стратегии по искажению реального образа русской колонии в глазах инородцев и иноземцев.

Если по отношению к неосвоенному населению (местному инородческому или кочевому) административная структура применяла средства освоения, то по отношению к уже освоенному населению (как русскому, так и инородческому) главной задачей считалось упорядочивание. В первую очередь упорядо­чению подлежали информационные потоки: вертикальные (между центром и колонией) и горизонтальные (внутри колонии). Так, администрацией прилагались все усилия по сохранению аутентичности информации, протекавшей во властной вертикали. Использование весьма жестких мер уже стало административной традицией по искоренению любых факторов, искажающих информационные потоки, начиная от слухов, распускаемых конкретными людьми, и заканчивая приписываемыми монаршей воле т.н. «милостивыми указами». Горизонтальные информационные процессы в колонии были связаны, как правило, с информационным обменом, который в свою очередь вызывался ротацией служилого и административно-управленческого элемента между поселениями колонии. 15 Подобная практика делала колонию содержательно более однородной и структурно более целостной. Вместе с тем, интенсивный информационный обмен внутри колонии способствовал распространению в ее пределах и новоприобретенных здесь мутаций. Знаменитое обращение патриарха Филарета к сибирской пастве «О повреждении нравов в Сибири», видимо, можно считать самой серьезной реакцией из метрополии на подобные процессы в колонии.

В целом, административно-правовое освоение явилось самым быстрым и едва ли не самым эффективным в ряду других аспектов этого процесса. Уже к концу XVI столетия практически вся территория Зауралья рассматривалась в качестве «государевой». В том числе и незаселенная русскими южная его часть. Причем, вопреки бытующему представлению, мы не расцениваем это владение как чисто декларативное. Факт изначального освоения этой территории Русским государством столь же реален, сколь реален был ясак, добываемый здесь сибирскими инородцами. Этническая же принадлежность социального субстрата, играющего роль орудия освоения, не имеет для административной структуры принципиального значения. Впрочем, «полуденная» часть Зауралья осваивалась и русскими людьми, правда, первоначально можно говорить лишь о «слабых» формах освоения, проявлявшихся по преимуществу в виде получения сведений об этой территории. По-видимому, подобная ситуация характерна для такого явления как «фронтир», где освоенность и неосвоенность соседствуют, взаимопроникают и взаимообусловливают друг друга. Вполне освоенная административно, южная окраина Зауралья еще и во второй половине XVII столетия представлялась русскому населению притягательной, но тем не менее опасной, и всего лишь фрагментарно знакомой, землей.

Второй параграф рассматривает особенности пространства, осваиваемого промыслово-промышленным населением. В первую очередь уточняется семантический объем используемых нами терминов «промыслы» и «промышленность». Промыслы разделяются нами на промыслы первого рода, как тип хозяйственного освоения (наряду с земледелием и скотоводством), и на промыслы второго рода, как тип вторичной хозяйственной деятельности, основанной на переработке ресурса, добытого освоением первого рода (промысловым, земледельческим или скотоводческим). Промыслы второго рода в силу своей вторичности и несамодостаточности играли весьма незначительную роль в организации населения колонии и особо нами не рассматриваются. Имеющая тесную генетическую связь (не только этимологическую, но и сущностную) с промыслами, промышленность также подразделяется нами на промышленность первого (добыча ресурса и его первоначальная обработка) и второго (переработка ресурса или товарное производство) родов. Промышленность второго рода нами также не рассматривается.

Объектом промыслового типа освоения (присвоения) являются ценные и/или редкие виды материальных ресурсов. Ограничения доступности этих ресурсов, как временные (сезонность или исчерпаемость), так и пространственные (локальность), делали их присвоение негарантированным, а само это занятие 16 рискованным. Сложность и непредсказуемость привходящих факторов, влияющих на успешность занятия промыслами, определяли также чрезвычайный характер и некоторую авральность присвоения промыслового ресурса. Эти признаки позволяют уже полуторговые-полуграбительские сношения новгородских ушкуйников с местным сибирским населением (впрочем, как и любые другие обменные операции между экономически разноуровневыми обществами) считать специфическим способом промыслового освоения. Вообще, отличительной чертой русского промыслового освоения Зауралья следует считать его длительность и почти исключительно торговый, т.е. опосредованный, характер. Только в Сургутском уезде П.Н.Павловым отмечалась некоторая активность русского профессионального промысла на территории Зауралья. Непосредственной промысловой деятельностью на зауральской территории русские занимались преимущественно в южных районах, где не очень большая ценность объектов промысла с лихвой компенсировалась их многообразием. Но и здесь особенная интенсивность, даже тотальность, промыслового освоения новозаселяемых территорий явилась причиной быстрого истощения объектов промысла и вызывала необходимость освоения отдаленных от пределов русского заселения источников данного ресурса. Естественно, это не могло продолжаться бесконечно. Если в исследуемый период промыслы еще являются почти непременным атрибутом крестьянского освоения, то в дальнейшем наблюдается тенденция к превращению их в сравнительно редкую, «любительскую» и, по большому счету, малоприбыльную деятельность.

Промышленное освоение центральной и южной частей Зауралья, насколько можно судить по царской жалованной грамоте Строгановым от 30 мая 1574 года, изначально являлось одним из приоритетных направлений хозяйственного использования этой территории. Сколь настойчивые, столь и бесплодные попытки найти здесь рудные выходы промышленного значения предпринимались на протяжении всего XVII столетия. Результатом этих поисков стало создание ряда полукустарных, и в большинстве случаев убыточных, предприятий в восточных уральских предгорьях, в то время как огромные рудные богатства горного Урала были востребованы только на рубеже XVII – XVIII веков. Собственно только с этого времени и можно говорить о действительном открытии Урала. Этот вывод подтверждается анализом обозначений данной территории. До XVIII столетия Урала как пространственно содержательного понятия не существовало. Бытовало наименование Камень, обозначающее границу (абстрактный разграничитель) между метрополией и колонией, что лишний раз показывает отсутствие у него сколько-нибудь протяженного (пространственного) содержания. И лишь в начале XVIII века данная территория уже под именем «Урал» заявляет о себе как о протяженном и информационно наполненном образовании. Можно предположить, что до начала XVIII века территория горного Урала почему-то не связывалась с представлением о наличии здесь руды, а потому и не была освоена еще в предыдущем столетии.

17 Информационная система ищет искомое не там, где оно есть, а там, где надеется его найти. В европейской части Русского государства железо извлекали по преимуществу из дерновых и болотных руд, встречавшихся повсеместно, поэтому поиск руды в равнинном Зауралье был вполне ожидаем. Устойчивый информационный образ (стереотип) относительно взаимосвязи гористой местности и рудных месторождений в это время еще не сложился или был слаб. И только с начала XVIII века этот стереотип стал общераспространенным.

С началом массового заводского строительства на Урале и, собственно, с появлением последнего как протяженного и информационно наполненного образования, начинается длительный процесс вовлечения в структуру его функционирования соседних территорий Зауралья и Приуралья. Уже к середине XVIII столетия значительная часть Зауралья (в рассматриваемых нами рамках) была функционально «завязана» на уральский горнопромышленный район, отдаленные следствия чего наблюдаются и поныне.

Третий параграф посвящен рассмотрению некоторых особенностей пространства земледельческого освоения. В исследуемый период времени земледелие являлось базовым и во многом атрибутивным типом хозяйственного освоения для русского населения. Однако освоение Зауралья на начальном этапе было представлено почти исключительно другими типами – административным и промысловым. Это определило первоначальный состав русского колониального населения (по преимуществу военно-служилое и торгово-промышленное), а следовательно второстепенный и подчиненный характер земледельческого освоения. Соображения военно-административного и торгово-промышленного характера, детерминировавшие совершенно определенную локализацию населения в геопространстве колонии, достаточно редко совпадали территориально с интересами земледельческого населения. В результате, последнее оказывалось в районах либо совершенно не пригодных для земледельческого освоения, либо придающих этому освоению крайне рискованный и несамодостаточный характер.

Анализ процесса организации населения в пределах колонии позволил нам вычленить два основных типа «заполнения» геопространства социальным субстратом: «заселение» и «расселение». Заселение характеризуется наличием немногочисленных, сравнительно многонаселенных и часто далеко отстоящих друг от друга поселенческих анклавов. Его появление, как правило, связано с необходимостью исполнения определенных ролевых функций, либо с локальностью объекта освоения. Расселению же свойственны (в идеале) массовость, однородность и относительно небольшая населенность поселений, а также хаотичность (равномерность) и плотность распределения их в геопространстве. Расселение появляется при общераспространенности ресурса и стремлении к минимизации издержек, связанных с его присвоением. Подобная интерпретация терминов «заселение» и «расселение» находит свое подтверждение и в результате их семантического анализа. За-селение однозначно соотносится с процессом переноса населения за пределы чего-либо и/или за-полнения какой-то 18 ограниченной территории. Семантика термина сущностно связана, таким образом, с векторностью (однонаправленностью) и выраженной ареальностью. Рас-селение, напротив, свидетельствует о процессах рас-пределения, рас-сеивания и связано с рассредоточением населения из некоего центра (центров) по расходящимся концентрическим кругам при отсутствии, однако, четких границ.

Если заселение является пространственным выражением административного и торгово-промышленного освоения, то расселение есть атрибутивный признак освоения земледельческого. Этот вывод позволяет не только определять вид и степень освоенности той или иной территории по способу ее заполнения населением, но и оценивать меру самостоятельности того или иного типа освоения. Применение этого метода по отношению к зауральской территории привело нас к выводу о вторичности (в хронологическом смысле) земледельческого освоения как фактора организации населения, либо о его серьезной зависимости от административного освоения (в южной части Зауралья).

Вторая глава «Формы пространственной организации русского населения Зауралья в конце XVI – первой половине XVIII вв.» включает три параграфа. Если в предыдущей главе обосновывается тезис об информационном характере пространства, действительно воздействующего на организацию населения, то в настоящей главе показываются конкретные результаты такого воздействия, как на уровне отдельных поселений, так и их структур от локального до регионального уровней.

Первый параграф рассматривает поселение как элементарный субъект пространственной организации населения, где типология и локализация являются во многом производными от тех или иных особенностей информационного пространства. Само же информационное пространство в немалой степени зависит от целей организующейся социальной структуры. Для поселений и их комплексов можно выделить две группы целей, связанных с выполнением двух основных функций: функции жизнеобеспечения (ресурсной) и ролевой функции (статусной). Иначе говоря, само существование поселения становится возможным в той мере, в которой оно (поселение) целесообразно, т.е. может обеспечить себя всеми необходимыми ресурсами или/и способно играть в структуре социума роль, достаточную для оправдания его (поселения) существования.

Появление городов в качестве основы организации колониальной поселенческой структуры в Зауралье, впрочем, как и в Сибири в целом, было обусловлено: во-первых, наличной (и не совсем адекватной) информацией относительно ситуации в этом регионе; во-вторых, особой ролью в структуре социума, возложенной на города в соответствии с указанной информацией. Завышение уровня враждебности и, следовательно, военной опасности со стороны местного населения, характерное для представления о Зауралье на Руси конца XVI века, привело к тому, что и русское присутствие здесь мыслилось лишь в форме крупных укрепленных населенных пунктов. Необходимость осуществления административно-фискальных (по отношению к ясачным инородцам и русским промышленникам и торговцам), а также военно-административных (по отношению 19 к колониальному военно-служилому контингенту) функций окончательно предопределила появление именно «города» как основной формы русского присутствия в Зауралье. Вместе с тем, необходимым, контекстуальным, условием существования русского города конца XVI столетия являлось наличие развитой поселенческой структуры. Однако в Сибири конца XVI – начала XVII веков последней не было как таковой. Инородческие поселения не были сколько-нибудь тесно связаны с русскими городами, а русских негородских поселений практически не было. Таким образом, если в метрополии жизнеобеспечивающая и ролевая функции города были «завязаны» на определенном его положении в поселенческой структуре, то в Сибири само существование города оказалось зависящим от внешних и, по большому счету, конъюнктурных обстоятельств.

Крайне неустойчивое и даже рискованное положение первых сибирских городов требовало незамедлительного нахождения надежных внутренних источников функционирования и саморазвития. Города начинают воссоздавать основу своего дальнейшего существования – развитую поселенческую структуру. Первым проявлением подобного рода стало создание городскими жителями деревень и заимок, которые часто не имели своего постоянного населения. Именно в этом смысле можно говорить о первых деревнях и заимках как продолжении города. Следующим этапом процесса воссоздания развитой поселенческой структуры стало возникновение здесь таких типов населенных пунктов как «острог» и «слобода». Острог представляет собой наглядный пример переноса военно-оборонительной функции (острог как укрепленная сердцевина города) за городские пределы. Появление сибирских острогов являлось едва ли не самым конъюнктурно обусловленным. Поэтому о большинстве из них, даже в рамках рассматриваемого нами периода, можно говорить лишь в прошедшем времени. Уже к началу XVIII столетия значительная часть их либо исчезла, либо продолжала существовать, но уже на совершенно иной функциональной основе. Слобода, сначала в качестве особого вида территориально-корпоративного образования внутри города, затем подгородного поселка и, наконец, в виде отдельного поселения, также иллюстрирует собой процесс воссоздания сибирским городом развитой поселенческой структуры. Иерархическая близость слободы и острога как типов населенных пунктов, а также схожесть окружающего их информационного пространства (необходимость обороны и земледелие как основа ресурсного жизнеобеспечения), вызвали тенденцию к конвергенции, к схождению их формальных и сущностных признаков. Острог приобретает выраженную сельскохозяйственную окраску, а слобода приобретает вид укрепленного поселения, иногда содержащего воинские силы наподобие гарнизона, и даже перенимает отличительный признак острога – частокол и сторожевые башни. Постепенная нормализация обстановки на юге делала функционально невостребованным существование острогов в зоне сплошного русского заселения. Уже к началу XVIII века сам термин «острог» исчезает из номенклатуры появляющихся в Зауралье типов населенных пунктов. Слободы же продолжают 20 появляться и в дальнейшем, утрачивая при этом свои военно-оборонительные атрибуты. Функциональные задачи острогов и слобод по защите занимаемой русским населением территории начинают выполнять линии крепостей.

Конкретное расположение, или локализация, населенных пунктов Зауралья было вполне традиционным и тяготело к местам, богатых ресурсами, и/или представлявшим удобные условия обороны. Вместе с тем, если в начале рассматриваемого периода локализация поселений определялась в большей степени соображениями обороны, иногда даже в ущерб основной функции данного поселения – транспортной или ресурсодобывающей, то впоследствии на первое место выходят ресурсы, причем даже для таких узкофункциональных поселений как укрепления линий крепостей.

Второй параграф посвящен рассмотрению локальных поселенческих комплексов – административно-территориальных образований, складывавшихся у городов, острогов, слобод и монастырей. Структурным инвариантом этих образований являлись функционально-субординационные отношения «центр-периферия». Конкретным проявлением этих отношений были информационно-вещественные потоки между центром (центральным поселением) и периферией (всех «тянувших» к нему населенных пунктов), как прямые (функция очага), так и обратные (функция фокуса). Сущность подобного рода комплексов не зависела от неоднородности пространства, но форма их складывания, их конфигурация такое влияние несомненно испытывала. Мы выделили три основных типа складывания локальных поселенческих комплексов: целостный, дискретный и смешанный. Целостный тип был представлен почти исключительно городскими, слободскими и острожными поселенческими комплексами, дискретный и смешанный – монастырскими.

В отличие от целостного типа, дискретная поселенческая структура не образовывала целостности в географическом пространстве и возникала в результате ресурсного дефицита или/и нехватки достаточного для образования единого поселенческого комплекса пространства. В этом случае административно-территориальные комплексы представляли собой ряд поселенческих анклавов, разделенных между собой территориями других административных целостностей. Подобная ситуация была характерна в основном для городских и подгородных монастырей, находящихся в достаточно густонаселенных районах, а также для монастырей, не имевших возможности создать единую поселенческую структуру по природно-климатическим условиям. Смешанный тип, свойственный ряду зауральских монастырских вотчин, характеризовался «достраиванием» своей целостной поселенческой структуры путем образования за пределами вотчины отдельных анклавов, т.н. «поселий». Как правило, подобным образом решалась проблема обеспечения населения вотчин редкими и/или ценными видами ресурсов.

Таким образом, дискретные и смешанные типы поселенческих комплексов, в отличие от комплексов целостного типа, имели возможность освоения богатых самыми разнообразными ресурсами земель. Однако за такую возможность 21 приходилось платить. Внешние обстоятельства (военная угроза) и/или административные фильтры (необходимость паспортов, злоупотребления местных властей на линиях коммуникаций между монастырскими анклавами) снижали связность структуры монастырских вотчин дискретного и смешанного типов, делали наличие удаленных поселий малорентабельным и, в целом, способствовали их будущему отпадению.

Особенности восприятия осваиваемого пространства заметно отразились на формировании локальных поселенческих комплексов и на взаимоотношениях между ними. Складывание этих комплексов на территории Зауралья происходило под влиянием стереотипа о пойменных пространствах как наиболее предпочтительном месте заселения и хозяйственной эксплуатации. Так как ряд обстоятельств способствовал образованию, как правило, крупных населенных пунктов в авангарде заселения, бoльшая часть пойменных территорий оказалась в зоне хозяйственных интересов крупных поселений уже на первых этапах колонизации. Относительно высокая плотность заселения пойм и прогрессирующая нехватка добываемых здесь ресурсов привели к возникновению локальных территориальных целостностей в форме полос, где центральное поселение находилось в пойме, а все приписанные к нему земли располагались полосой по обе стороны речной артерии. Это давало возможность крупным поселениям располагаться друг от друга на очень незначительном расстоянии (часто всего в нескольких верстах) и в то же время вовлекать в хозяйственный оборот обширные пространства междуречий, не создавая там, при этом, крупных населенных пунктов. Впоследствии (при колонизации южной части Зауралья) данные соображения легли в основу устойчивой практики наделения землей за счет водоразделов даже при отсутствии непосредственной тесноты в использовании пойменных территорий.

Помимо того, что в развитой поселенческой структуре ощущалась нехватка свободных территорий под новые комплексы, земли уже существующих территориальных целостностей не всегда могли предоставить своим жителям полный набор угодий, не всегда к тому же равнозначных по своим количественным и качественным показателям. В этой связи, можно было ожидать самовольных, либо каким-то образом санкционированных, попыток перераспределения ресурсов за счет земель соседних территориальных целостностей. Там, где такие попытки были сопряжены с неупорядоченностью межевого раздела, перераспределение ресурсов выливалось в длящиеся годами, а иногда и десятилетиями, межевые тяжбы. Там же, где земельные претензии не могли быть обоснованы, а следовательно и удовлетворены, использование ресурсов соседних комплексов требовало своего подтверждения либо распоряжениями администрации, либо договорными отношениями между «донором» и «реципиентом». Если заключение такого соглашения по каким-либо причинам было невозможным или невыгодным, последнему оставалось уповать на свой напор и агрессивность, рискуя однако встретить столь же сильное сопротивление со стороны первого или власти.

22 Третий параграф затрагивает некоторые аспекты субрегионального и регионального уровней организации населения на территории Зауралья. Мы уже показали, что существование (воспроизводство и развитие) отдельных поселений зависит от их способности к ресурсному самообеспечению или/и от потребности поселенческой структуры в наделении их той или иной ролевой функцией. Положение, справедливое для отдельных поселений, может быть применимо и по отношению к поселенческим массивам различных уровней. Правда, в этом случае, условия, определяющие само существование таких массивов, будут зависеть не столько от свойств поселений их составляющих, сколько от наличия и эффективности связей между ними. Именно коммуникационные процессы (в виде информационных, людских и материально-вещественных потоков) определяли качественную специфику, а подчас и само существование, поселенческих структур регионального уровня.

Русское присутствие в Сибири первоначально мыслилось лишь в связи с исполнением определенной ролевой функции (защита, расширение и административное упорядочение сферы русских экономических интересов за Уралом). Ресурсное обеспечение этого присутствия было возложено на население определенных областей в метрополии (Поморье, Пермь, Казань). На протяжении почти столетия русское население Сибири зависело от эффективности коммуникаций между метрополией и колонией. Однако даже эта столь важная для колонии связь была воспринята предприимчивой казной в качестве дополнительного источника государственных доходов. Начинается длительный процесс воздвижения на пути из метрополии в колонию различного рода фильтров. В первую очередь это касается ограничения дозволенных транспортных путей. По сути единственным дозволенным путем на протяжении всего рассматриваемого периода являлась знаменитая Бабиновская дорога (с 1619 по 1704 гг. действовал также полулегальный северный путь через р. Вымь). Впрочем, в чрезвычайных обстоятельствах администрация проявляла гибкость, дозволяя пользоваться иными путями (главным образом Старой Казанской дорогой) для экстренного снабжения населения колонии необходимыми ресурсами. Еще одним видом фильтров между метрополией и колонией являлись заставы и караулы на легальных, полулегальных и даже вовсе запрещенных путях, где от проезжающих требовали уплаты таможенных сборов и предъявления документов, разрешающих такой проезд. Иногда существование таких внутренних преград имело не только отрицательное значение как дезинтегратора внутрисоциальной целостности, но и служило действенным механизмом по защите этой целостности в результате возникновения очагов опасной информации внутри самого социума. Так, есть основания предполагать значительное участие таких застав в предотвращении распространения в Сибири эпидемии чумы, охватившей метрополию в 1654-57 гг. и унесшей жизни более половины всего населения центральных уездов Европейской России.

В первой половине XVIII столетия сам факт возможности организации устойчивой коммуникации внутри зауральской части сибирской колонии 23 позволил существовать здесь столь узкофункциональным группам поселений как уральские металлургические заводы и линии крепостей на южной границе. Не имея возможности обеспечить себя всеми необходимыми ресурсами, данные поселенческие массивы должны были либо заняться своим жизнеобеспечением самостоятельно (что поставило бы их на грань нефункциональности), либо наладить устойчивые отношения с поставщиком ресурсов – массивом земледельческих поселений, в форме более или менее эквивалентного обмена. Впрочем, чаще всего людские и продовольственные ресурсы должны были поставляться в форме внеэкономического принуждения, поскольку получатели ресурса – уральские заводы, а тем более укрепленные линии – просто не имели возможности наладить такие взаимоотношения на экономической основе.

Знание, пусть даже стихийное, о серьезной зависимости социального организма от эффективности коммуникационных линий должно было с большой долей вероятности вызвать стремление к использованию этого знания для ослабления противника. В самом простом случае можно было прервать или сделать неэффективными его коммуникации с целью затруднить ему исполнение роли или обеспечение его ресурсом. Территория Зауралья издавна входила в зону проявления жизненных интересов кочевых народов. Оседлая (земледельческая или промысловая) окраина кочевого мира традиционно являлась объектом набегов со стороны кочевников. Видимо, можно даже говорить об особом типе освоения – кочевом, где оседлая окраина воспринималась почти исключительно в качестве источника тех или иных жизнеобеспечивающих ресурсов. В этом смысле показателен факт удивительной схожести набегов степных кочевников – ногайцев, калмыков, киргиз-кайсаков, на южной окраине Зауралья, и набегов тундровых кочевников – обдорских самоедов-оленеводов, на его северной окраине. Южная часть Зауралья, помимо источника ресурсов, являлась для кочевников и местом зимовий. В этом случае, жизненно важное значение этой территории для степняков определялось не только необходимостью их ежегодной подкочевки к границам русского заселения, но и вынужденной разбросанностью зимних становищ из-за нехватки кормов, что требовало значительного пространства. Возможно, именно наступлением оседлости на места традиционных зимовий можно объяснить те жестокие разорения поселений Зауралья, которые не могут быть отнесены к ресурсодобывающим мероприятиям кочевников.

Столь большое значение зауральского региона для кочевой жизни вызвало достаточно определенную реакцию администрации колонии по затруднению доступа кочевников к указанной территории. В своих конкретных проявлениях эта реакция была вполне традиционна. Первоначально это строительство острогов на степных дорогах и речных переправах (Тарханский, Атбашский, Катайский остроги). Подобная практика имела не только тактический успех, но и стратегический: не только снизила опасность внезапного нападения на районы русского заселения, но и постепенно ослабляла кочевников, лишенных привычной коммуникации. С увеличением населенности колонии возникают идеи создания укрепленных линий (проект П.И.Годунова), которые к середине XVIII 24 столетия нашли логическое завершение в строительстве ряда линий крепостей на юге Зауралья (Уйская, Ишимская, Новоишимская/Пресногорьковская). Только строительство таких узкофункциональных структур как линии крепостей, с их упорядоченным и продуманным механизмом раннего оповещения смогло обеспечить действительно эффективную и действенную защиту территории колонии от кочевых набегов. Это окончательно вырвало Зауралье из сферы функционирования кочевой жизни.

На поселенческую структуру Зауралья оказывали влияние не только людские и материально-вещественные потоки, создававшие сеть транспортных коммуникаций, но и потоки информационные, влиявшие на информационное пространство колонии, а через него и на саму колониальную структуру. В этой связи мы посчитали необходимым вновь обратиться к феномену «военизированности» поселенческой структуры Зауралья XVII века, феномену, который так и не обратил на себя должного внимания исследователей. Дело в том, что наблюдавшаяся здесь в это время гипертрофированность защитных реакций (чрезмерность военно-оборонительной атрибутики у поселений и наличие элементов военной истерии у населения колонии) не может быть объяснена сколько-нибудь реальными основаниями по крайней мере до 1660-х гг. (башкирское восстание). К этому времени кочевниками было совершено всего чуть более двух десятков набегов, причем две трети их приходилось на инородческие ясачные волости. Не было в пределах русского заселения в Зауралье в это время и сколько-нибудь значительных и опасных выступлений местных инородцев. Косвенным подтверждением мифичности военной угрозы являются многочисленные данные о значительной степени нефункциональности военно-оборонительных атрибутов поселенческой структуры Зауралья, выражавшейся в плачевном состоянии острожного строения крупных населенных пунктов, в хронической нехватке служилого населения, а также в отсутствии минимально необходимого количества вооружений и боеприпасов. В современной историографии проблемы неадекватность реакции колониальной структуры на военную опасность либо не замечается вовсе, либо преувеличивается сам уровень этой опасности.

Вообще, чрезмерные защитные реакции возникают как следствие неспособности системы к адекватному и/или своевременному реагированию на опасные внешние или внутренние флуктуации. Сибирские инородцы, постоянно живущие в пределах русского расселения, имели потенциальную возможность осуществления быстрой и неожиданной атаки на колониальное население. То же самое касается и кочевников, для которых в то время на территории Зауралья не было сколько-нибудь серьезных преград. Столь близкая угроза извне (со стороны кочевников) и изнутри (со стороны местных инородцев) должна была выглядеть еще более опасной, если учесть, что сообщения о возможных или уже свершившихся нападениях в пределах колонии хронически запаздывали. Абсолютное большинство таких сведений достигало управляющих органов колонии с опозданием как минимум в несколько дней. Совершенно очевидно, что 25 в этих условиях никакой возможности адекватно отреагировать на чрезвычайные события не было.

Для системы, которая не контролирует ситуацию в режиме реального времени, жизненно необходимым становится наличие определенного временнoго ресурса, который позволял отреагировать на опасную ситуацию заранее. Система пыталась путем усиления информационных сигналов обнаружить следы возможного и опасного для нее будущего, которое неизбежно должно отбрасывать свои тени в настоящее. Это вынуждало систему реагировать на любые сведения о возможной угрозе, вне зависимости от их правдоподобности. Без преувеличения доминирующей формой информационного обмена как внутри колонии, так и в ее связях с метрополией, стали слухи (любая непроверенная информация с претензией на полную достоверность). Из более чем 70-ти проанализированных нами слухов («вестей»), предупреждавших о несомненно («одноконечно») готовящихся набегах кочевников, лишь по 12-ти из них «вести» подтвердились. Причем доля подтвердившихся слухов составила всего около половины от общего числа совершенных набегов (чуть более двух десятков). Таким образом, подавляющая часть «вестей» работала впустую – на обеспечение защиты от отсутствующей угрозы. Если же учитывать любые сообщения, касавшиеся кочевников, их близких подкочевок, наличия их сакм (следов), вестей об откочевке их со своих кочевий «неведомо куды», появления подозрительных людей и т.п., каждое из которых вызывало тревогу в колонии, то легко представить себе ту степень настороженности, которой характеризовалось восприятие колониальным населением своей кочевой окраины. Для периодов обострения этой настороженности характерным явлением становятся так называемые «всполохи», когда тревожные вести вызывали настоящую панику в колонии. С определенной степенью недоверия относились и к местным инородцам, жившим рядом с русским колониальным населением. В известном смысле «чувствительность» колониальной администрации к «шатости» инородцев была даже острее, чем по отношению к внешней угрозе со стороны кочевников (внутренние флуктуации всегда опаснее для стабильности системы, чем флуктуации внешние). Любые проявления агрессии со стороны инородцев становились объектом внимания органов колониального управления и предметом активной административной переписки.

Поиск ростков опасного будущего в настоящем и их нейтрализация становится одной из специфических функций административной структуры. Проявлением этой функции, видимо, можно считать распространение института аманатов, или закладов, когда у вызывающих сомнение в благонадежности местных инородцев и кочевников брали временных заложников – «лутчих людей», что в определенной степени служило гарантом безопасности для колонии на ближайшее будущее. Еще более ярким примером «модификации будущего» в части нейтрализации его наиболее опасных для русской колонии тенденций была практика «охоты на ведьм», проявлявшаяся в поиске и искоренении «шатости про измену» в среде местных инородцев. Причем, думается, что значительная 26 часть подобных «процессов» не имела под собой реальных оснований, хотя в существующих мнениях по поводу этих «кампаний» достоверность оснований сомнению не подвергается.

Информационная система видит и находит то, что хочет видеть и стремится найти. Русская колониальная структура Зауралья, настроенная на поиск в информационном шуме любых сигналов, могущих свидетельствовать о неблагоприятном для нее развитии событий в будущем, неявно попадала в ею же созданную информационную ловушку. Поиск подтверждений существования угрозы неизменно находил их, а психология осадного положения во все большей степени определяла мировосприятие и поведение населения колонии.

В заключении подведены основные итоги исследования, сформулированы выводы. Процесс колонизации Зауралья конца XVI – первой половины XVIII веков явился крайне многообразным, и лишь в самом первом приближении рассмотренным нами, примером организации населения в пространстве. Тем не менее, результаты исследования уже позволяют сделать ряд общих выводов.

Во-первых, основным фактором организации населения в пространстве, по сути, выступает информация, как «внешняя», так и внутренняя, структурная. Это позволило показать условность самого разделения факторов на внешние и внутренние. Факты внешней среды лишь тогда воздействуют на социальную структуру, когда становятся фактами среды внутренней. Степень такого воздействия определяется мерой новизны «внешней» информации и находится в прямой зависимости от степени хаотичности воспринимающей структуры.

Во-вторых, различия в информационно-пространственной локализации отдельных поселений определяли их различный статус и качественную разнородность. На первом этапе колонизации Зауралья его информационное пространство было слабо дифференцированным и отличалось крайней узостью. В соответствии с этим и начальная поселенческая структура колонии была представлена почти исключительно городами и во многом тождественными им острогами. Усложнение пространства колонии на следующих этапах диктовало и возрастание сложности и многообразия местной поселенческой номенклатуры.

В-третьих, для всех уровней поселенческой структуры Зауралья особую значимость имели коммуникационные процессы. Для уровня отдельных поселений и их локальных систем это проявлялось главным образом в наличии вертикальных информационных потоков управления и субординации. Для субрегионального и регионального уровней поселенческой организации основное значение приобретают горизонтальные информационные, людские и материально-вещественные потоки. Именно они во все большей степени начинают определять качественную специфику, а подчас и само существование, отдельных поселений и их комплексов.

Основные положения диссертации изложены автором в следующих публикациях:

1. Пестерев В.В. Трансформация хозяйственных представлений как фактор миграционных процессов (Южное Зауралье в XVII – XVIII вв.) // Аграрное и демографическое развитие Сибири в контексте российской и мировой истории. – Новосибирск: Институт истории СО РАН, 1999. – С. 19-21.

2. Пестерев В.В. Общество колонизирующее: экспансия, диссипация и репродукция целостности // Россия в новое время: единство и многообразие в историческом развитии: Материалы Российской межвузовской научной конферен­ции 28-29 апреля 2000 г. – М.: РГГУ, 2000. –156 с. – С. 28-31.

3. Пестерев В.В. К вопросу о вероятностном характере исторического бытия и ретроспективном подходе в историческом познании // Историческая наука на пороге третьего тысячелетия. Тезисы докладов Всероссийской научной конференции. – Тюмень: Изд-во ТГУ, 2000. –196 с. – С. 34-35.

4. Пестерев В.В. К теории колонизационных процессов: общество и его информационно-семиотический контекст // Многокультурное измерение исторического образования: теория и практика: Пятые всероссийские историко-педагогические чтения. – Екатеринбург: УрГПУ, 2001. –224 с. – С. 56-59.

5. Пестерев В.В. Проблема территориально-структурной квалификации региональных исторических исследований и подходы к ее решению // Социально-экономические отношения в Сибири и на Урале во второй половине XIX – XX вв. Материалы региональной научной конференции (Курган, 21 декабря 2000 г.) – Курган: Изд-во КГУ, 2002. –128 с. – С. 3-12.

6. Пестерев В.В. Межевые документы: проблема интерпретации (на основе анализа западносибирской межевой документации XVII – XVIII вв.) // Научно-теоретические основы непрерывного исторического образования: Шестые всероссийские историко-педагогические чтения. – Екатеринбург: УрГПУ и др., 2002. –223 с. – С. 84-88.