Одним из базовых свойств геопространства является его сегментированность, рассеченность на ассоциации «различных по происхождению объектов и явлений, связанных через их территориальную общность, находящихся во взаимодействии и характеризующих определенные участки земной поверхности» [1]. Именно это свойство дает нам формальную возможность осуществления территориально обособленных и, в то же время, внутренне самодостаточных научных исследований, предметом изучения которых выступают пространственно содержательные объекты, процессы, явления. Пространственная мозаичность любого общественного организма делает справедливым это положение и для многих социальных исследований, в том числе и для истории.

Вместе с тем, очевидно, что сегментированность социума в обосновании регионально-исторической концепции имеет не более чем потенциальное значение. Случаи объективной географической и/или социальной изолированности отдельных территорий, с хорошо идентифицируемой в связи с этим структурной целостностью и четко выраженными границами, достаточно редки в исторически обозримом прошлом. В подавляющем большинстве случаев чрезвычайная сложность социальных процессов и структур, многообразие форм их пространственного проявления и средовой детерминации, взаимопереплетение в горизонтальных и иерархических связях, создают целый ряд трудностей в идентификации пространственных сегментов и демаркации их границ. Тем не менее, затруднения эти, не имеющие на сегодняшний день сколько-нибудь удовлетворительного разрешения, не стали непреодолимым препятствием к росту числа исследований по региональной истории. Поскольку же универсальных методов идентификации социопространственных образований создано не было, приходится   констатировать, что ограничение региональных исторических исследований теми или иными территориальными рамками носит во многом произвольный или, во всяком случае, достаточно субъективный характер. Об этом свидетельствует ставшее уже традиционным  4 игнорирование процедуры обоснования пространственных границ исследования и подмена ее устоявшимися территориальными обозначениями (обычно административного или географического характера), как бы неявно предполагающими существование неких социотерриториальных целостностей, но отнюдь не всегда соотносящихся с пространственными характеристиками исследуемых объектов. Это весьма частое несоответствие между ареалом предмета исследования и декларируемыми границами, в пределах которых он изучается, собственно и ставит проблему квалификации, т.е. нахождения качественной определенности исследуемых социотерриториальных объектов   в формальном (территориальные рамки) и содержательном (внутренняя структура) отношениях.

Особенно проблематичным для исторической регионалистики, впрочем как и других дисциплин связанных с социально-территориальной дифференциацией, представляется вычленение формальных критериев, по которым социопространственные сегменты могут быть выделены. До сих пор такое выделение носило, как мы уже убедились, преимущественно интуитивный или инструментально-целевой характер. Однако, на наш взгляд, вполне возможно относительно строгое   определение формальных понятийных конструктов, служащих одновременно и идеальным описанием различных типов социотерриториальных комплексов и критериями их идентификации. Исходя из наиболее общих соображений относительно природы целостных объектов, можно выделить по меньшей мере два таких конструкта, действительно способных объяснить интегральную целостность социопространственных сегментов. Условно их можно подразделить на однородно-интегральный и структурно-интегральный. Если первый выделяет территориальную целостность по признаку ее многоаспектной однородности, генетически восходящей к механизму трансляции однородных признаков между различного рода природными и социальными образованиями, то второй основан на выявлении макроструктур, которые бы все (или почти все) вышеозначенные образования интегрально связывали.

Однако, определение формальных матриц для выделения различных типов пространственных структур можно выводить не только из абстрактно-теоретических построений, но и путем обобщения и классификации всего эмпирического многообразия социопространственных сегментов. Большое разнообразие и разнокачественность проблем и целей, преследуемых разными исследователями, привели к возникновению достаточно обширной номенклатуры терминологических определений, обозначающих тот или иной класс таксономических (т.е.  определенным образом квалифицированных) единиц территориального деления. Вместе с тем, смысловое наполнение некоторых из этих определений (например: район, регион, ландшафт, территориальный комплекс) зачастую не имеет не только общепринятых 5 нормативов употребления, но и сколько-нибудь осмысленной корреляционной структуры не образует. Исключение составляют относительно элементарные таксоны: территория (ограниченный участок геопространства)  — ареал (территория распространения какого-либо пространственного признака) — зона (территория с определенной интенсивностью проявления данного пространственного признака). Попытка «достраивания» этой структуры более сложными концептами, такими как «район» и «регион», рассыпается массой авторских трактовок. В этом отношении представляется интересным опыт семантического анализа исторически возникших и утвердившихся (вне зависимости от смысловых разночтений) терминологических определений, обозначающих тот или иной тип таксонов, представленный работой екатеринбургского исследователя К.И. Зубкова. Из предположения о том, что семантические ядра этих понятий «отражают в большей степени не чисто конвенциональную процедуру приписывания значений, но действительную сущность обозначаемых территориальных объектов» [2], автором выводится возможность более строгого терминологического определения концептов «район» и «регион».

Наиболее устоявшийся в отечественной науке концепт района (в западной науке, прежде всего англоязычной, термин «район» употребляется редко и в большинстве случаев синонимичен более распространенному концепту «регион»), этимологически восходящий к французскому rayon — «луч, радиус, спица /колеса/», семантически может быть отнесен к функционально-субординационным отношениям «центр—периферия» [3]. Это позволяет отождествить концепт района с той формальной матрицей для выделения территориальных сегментов, которая была обозначена нами как структурно-интегральная. Структура, или «неизменно сохраняющая себя ... устойчивая форма территориальной организации, точнее говоря, самоорганизации», функционально проявляется в существовании каналов постоянного обмена веществом, энергией и информацией между центром (центрами) и периферией, что и придает занимаемой этой структурой территории системную целостность [4]. К такому пониманию термина «район» примыкают и концептуально близкие идеи западной социальной географии — теория «центральных мест» В.Кристаллера и его школы [5] и концепт «узлового района» Д.Уиттлси [6].

Концептуальное содержание термина «район» дает возможность определить (хотя и весьма приближенно) некоторые пространственные характеристики обозначаемой этим определением территории, в частности, ее иерархическую структуру, возможные размеры и особенности конфигурации.

Поскольку эффективность функционально-организующих структур находится в прямой зависимости от скорости обратных связей между центром и периферией, районные структуры большой размерности — 6 макрорайоны — с необходимостью должны члениться на более дробные единицы — мезорайоны и микрорайоны. По тем же причинам, районы нижних уровней иерархии имеют достаточно очевидные пределы своего территориального охвата. Естественно, специфика некоторых районных структур, а также исторически меняющийся уровень развития инфраструктуры могут изменять предельные значения размеров района в ту или иную сторону [7]. Что же касается пространственной конфигурации районов, то ожидаемые — кругообразные — территории тяготения периферии к центру [8] практически не встречаются из-за искажающего воздействия множества факторов, как то: исторических обстоятельств формирования района, этнокультурных традиций населения, экономической конъюнктуры, географических особенностей «вмещающего ландшафта».

Концепт района, наполненный конкретно-историческим содержанием, может представлять собой целый комплекс разнокачественных и разномасштабных структур районного типа. В этой связи, целесообразно обратиться к территории Южного Зауралья как иллюстративной модели процесса исторического районирования.

Простейшим видом районирования является выделение географических районов. Историческую регионалистику они интересуют лишь постольку, поскольку географические макроструктуры (речные и горные долины, оазисы и т.п.) зачастую играют роль своего рода очагов структуризации социальных систем. В Южном Зауралье XVII столетия, под воздействием многовековых традиций пойменного заселения, таким структурообразующим ядром для русского населения стали основные элементы гидрографической сети района — нижнее и среднее Приисетье и Примиассье и среднее Притоболье. Уже к середине XVIII века здесь сложилась достаточно четкая районная структура, в которой помимо указанных центров выделялся периферийный, слабо структурируемый субстрат восточной части южнозауральского района (гриво-озерная равнина), обширных территорий водоразделов западной части и в несколько меньшей степени периферийное Юргамышско-Уйское междуречье — место складывания т.н. юго-западного района.

По мере интенсификации процессов заселения-расселения, все более отчетливо проявлялась и иерархическая структура районного деления Южного Зауралья. Полицентричный южнозауральский район уже к концу XVII столетия  составляли  Исетско-Миасский и Среднепритобольный мезорайоны, которые в свою очередь членились на микрорайоны — отдельные поселения (с тяготеющей к ним территорией) и их части. В региональной истории такого рода социогеографическое районирование может применяться при изучении населения: его движения, пространственного размещения и других историко-географических и историко-демографических 7 аспектов.

Однако, возникали и не столь явно детерминированные географическими факторами социопространственные структуры. Это прежде всего районы экономические и административные. Причем, административное деление, определявшееся в большей степени волевым решением власти, чем реальным   соотношением пространственных структур, было в значительной мере подвержено влиянию конъюнктурных факторов, и прежде всего — экономики. Так, в начале XVIII века начался процесс   структуризации и пространственного наполнения Урала, бывшего до того не более чем границей между метрополией и Сибирью. Западная часть южнозауральского района экономически (а затем и административно) была включена в систему уральского экономического района уже к середине XVIII столетия, чему в немалой степени способствовала изначальная полицентричность Южного Зауралья.

Экономико-административное распадение района, продолжавшееся почти два столетия, не может не являться серьезной методологической проблемой для региональной истории. На наш взгляд, временным «растаскиванием» района можно пренебречь в исследованиях, где экономические и/или административные структуры не рассматриваются совсем, либо их рассмотрение носит   акциденциальный, второстепенный, характер. Во всех иных случаях, сведение в рамках одного исследования фрагментов разных пространственных структур (в данном случае — экономико-административных) лишь на основании их сосуществования на территории в остальном единого района можно считать методологически несостоятельным. Такое сведение может быть оправдано лишь в исследовании, носящем отчетливо компаративный характер.

Одним из наиболее серьезных затруднений, с которым историк сталкивается в процессе районирования, является определение границ районных структур. Стандартное определение, согласно которому границы района «проецируются там, где воздействие центра, или ядра, на окружающую территорию практически исчерпывает себя или перекрывается по интенсивности воздействием какого-либо иного центра» [9], отнюдь не устраняет это затруднение. Попытка четкой локализации района подобным способом была бы сопряжена с масштабной работой по многофакторному пространственному анализу, в результативности которой можно было бы заранее сомневаться. Это во многом объясняет тот факт, что абсолютное большинство региональных исторических исследований территориально ограничены рамками административных районов. Однако, большинство культурно-хозяйственных и многие социальные процессы и явления, тематически составляющие основной массив исследований по региональной истории, практически не соотносятся с 8 административно-территориальными границами (хотя, вполне правомерен вопрос об определенной корреляции между административными образованиями и формированием в их пределах самобытных пространственных структур, в том числе культурно-хозяйственных и социальных, при проведении дифференцированной региональной политики).

На наш взгляд, серьезным подспорьем в процессе четкой территориальной квалификации исторических исследований может являться регионализация, которую в этом смысле можно считать дополнительной к районированию.

Расплывчатость исходной семантической основы понятия «регион» — во многом причина того, что концепт этот «до сих пор остается в ряду наименее ясных и осмысленных» [10]. В самом первом приближении он предстает как некая интегрально-целостная территория, обретающая свое единство по ряду аспектов. Однако неудачные попытки получить такую целостность путем простого наложения пространственных структур ареального типа привели к необходимости семантически более четкого определения понятия «регион». Очевидно, что «основную сложность представляет нахождение комплексного критерия, согласно которому регион вычленяется на фоне других территориальных различий» [11].

Поскольку регионализация применяется там, где структурные образования районного типа слабо выражены, либо их выделение несущественно с точки зрения целей и задач исследования, связующая регион структура должна обладать иным, отличным от районного, принципом организации.

Как формирование районной структуры, так и процесс регионообразования во многом зависят от особенностей вмещающей среды и степени детерминации ею тех или иных сторон социальной системы. Однако, если в районировании средовые особенности оказывают на формирующуюся структуру преимущественно внешнее, чисто пространственное воздействие (через определенную локализацию центра и конфигурацию периферии), то в регионообразовании это воздействие зачастую определяет сущностную, качественную специфику возникающего социотерриториального комплекса. Процессы средовой адаптации населения  инициируют возникновение своеобразных цепочек детерминант  (например,   природно-географическая   однородность — единообразие хозяйственной деятельности и культурных традиций — общность социального состава населения — административно-территориальное   оформление), придающих региону искомую интегральную целостность. Тем не менее, проблема сколько-нибудь точного определения границ социотерриториальных образований, столь характерная для районирования, все же остается актуальной и в процессе идентификации регионов. Многие социальные процессы и явления либо не входят в цепочки детерминант, либо территориально с их звеньями полностью не 9 совпадают. Таким образом, выделение географического региона не всегда является достаточным основанием для ограничения его рамками конкретного исторического исследования. Во всяком случае такое ограничение должно быть обосновано.

Активную роль в актуализации и усилении регионообразующих признаков, помимо географического фактора, играют и факторы субъективно-исторические. По мнению К.И. Зубкова, исходная семантическая основа термина «регион» могла относиться к такому его пониманию, при котором границы региона — «это тот пространственный рубеж, преодолевая который стандартные способы деятельности и стратегии развития становятся неэффективными и нуждаются в соответствующих видоизменениях» [12]. В этом случае детерминационные цепочки инициируются не географической, а информационно-поведенческой однородностью.

Следует отметить,  что процедура выявления однородно-интегральных факторов в регионообразовании в каждом конкретном случае будет актом единичным и не применимой без корректировки для идентификации других регионов. В этом — существенное различие концептов «район» и «регион». Региональные структуры менее формальны и в значительно большей степени подвержены влиянию специфики предмета исследования и установок самого исследователя. Это становится более очевидным при изменении масштабов исследования этих структур. Так, например, район, являясь элементом иерархической структуры и находясь на более низкой ступени иерархии, ни содержательно, ни терминологически не поглощается районом более высокого иерархического уровня. В региональной же структуре каждый новый уровень иерархии (если здесь вообще можно говорить о каких-либо вертикальных отношениях) — это новый уровень генерализации, новый акт классификации геопространства, вследствие чего регион, находящийся на более низкой иерархической ступени, теряет свой региональный статус и приобретает черты ареала или зоны.

Понятие «Южное Зауралье» формально восходит к практике географической сегментации.  Однако тот факт, что данное терминологическое определение несет почти исключительно адресную функцию и практически не раскрывается содержательно, указывает либо на субъективно-исторические факторы выделения данного региона, либо на продолжающийся процесс регионообразования. Исторический экскурс позволяет предположить последнее.

К началу XVIII столетия здесь сложились основные предпосылки к складыванию вполне самобытного региона. Сравнительно однородная географическая основа — участок западносибирской лесостепи, ограниченный с запада уральским предгорьем, с юга — степью (в географическом и этнополитическом смыслах), с востока — практически ненаселенной 10 Тоболо-Ишимской равниной — сочеталась с однородным в этнокультурном, хозяйственном и социальном отношениях населением. Возникновение детерминационных цепочек должно было только усиливать процессы регионообразования. Однако, последовавшее вскоре  экономико-административное  распадение Южного Зауралья резко снизило региональную выраженность данной территории (ср. регион — как зона проявления определенной стратегии деятельности). По терминологии К.И. Зубкова, южнозауральский регион перешел из разряда «исторических» в «естественный», т.е. эмпирически удостоверяющий свою качественную определенность, но в очень слабой степени подвергнутый институционализации [13].

Сегодня, несмотря на полувековой период административного единства региона (вернее, его основного ядра), проблему региональной самоидентификации Южного Зауралья нельзя считать исчерпанной. Это проистекает хотя бы из бытующей в местной историко-краеведческой литературе не вполне методологически корректной практики совмещения региональных границ с административно-территориальными, со всеми вытекающими отсюда «достоинствами» (удобство территориального оформления исторических исследований) и недостатками (нетождественность регионообразующих структур административным). Такое совмещение было бы оправдано лишь в том случае, если бы административные границы каким-то образом унифицировали, делали однородной заключенную в них территорию. А это в свою очередь было бы возможно при условии осуществления в данных административных границах особой стратегии управления и деятельности. Однако, отсутствие данных о проведении в прошлом сколько-нибудь самобытной административной политики на территории  Южного Зауралья, а также «современность» административных границ Курганской области, не позволяют ограничивать их рамками пределы Южного Зауралья как исторического региона.

Столь же сомнительными выглядят и крайние позиции в вопросе о месте Южного Зауралья в урало-сибирской макрорегиональной системе. Находясь в зоне «влияния» соседних макрорегионов, Южное Зауралье неизбежно проецирует их пространственные признаки на своей территории. Но если различия южнозауральского региона и казахстанского макрорегиона носят комплексный характер (от этногеографических до государственно-административных аспектов), то выделение Южного Зауралья на фоне Урала (экономико-административные аспекты) и Сибири (географические и социально-хозяйственные аспекты) становится более проблемным. В этой связи, возникает ситуация, когда любое предположение исследователя относительно принадлежности этой территории к Уралу или Сибири будет так или иначе подтверждено. Ошибка заключается в том, что в этом случае выделяется не регион как социотерриториальная целостность, а зона 11 или ареал в составе макрорегиона. Вполне пригодное для решения определенных исследовательских задач, такое выделение существенным образом отличается от выделения региона как целого, которое должно носить исключительно комплексный характер. Таким образом, отнесение территории южнозауральского региона к Сибири или Уралу, равно как и обоснование его обособленного положения    как средостения и места взаимопроникновения признаков различных пространственных структур, не должно иметь характера категорических утверждений и будет зависеть от рассматриваемых аспектов, конкретных задач и целей исследования.

Несколько особняком стоит еще одно территориальное обозначение, применяемое к зоне урало-сибирского взаимодействия — Зауралье, — понятие с весьма смутным статусом и неопределенными границами. Часто достаточно произвольное употребление этого термина для обозначения тех или иных территорий, не подпадающих полностью под определения Урала или Западной Сибири, приводит к мысли, что Зауралье как образование становится некой удобной абстракцией, способствующей достижению некоторых исследовательских целей. В этом смысле Зауралье можно считать регионом как его понимали западные социогеографы, т.е. как мысленный конструкт, создаваемый исследователем для облегчения решения конкретной проблемы или задачи (например, для описания идеальных условий изолированных процессов) [14]. Проблема соотношения Зауралья и Южного Зауралья в связи с неопределенностью статуса первого и недостаточной разработанностью второго, к сожалению, не может быть сегодня решена сколько-нибудь удовлетворительно.

Подводя итог всему вышеизложенному, позволим себе предположить, что квалификация (т.е. нахождение качественной определенности) территориальной и структурной сторон региональных исторических исследований, значительно упрощающая и упорядочивающая их проведение, может быть представлена в виде двух формальных матриц — районной и региональной, а также — ряда правил их территориального оформления. Вместе с тем, конкретное воплощение этих квалифицирующих признаков в региональных исследованиях еще связано с решением ряда проблем и нуждается в дальнейшей разработке.

1. Джеймс П., Мартин Дж. Все возможные миры. История географических идей. М., 1988. С. 283.

2. Зубков К.И. Концепт региона в геополитическом измерении // Уральский исторический вестник. 1996. № 3. С. 16.

3. Там же.

4. Там же. С. 16-17; Хаггет П. Пространственный анализ в экономической географии. М., 1968. С. 33; Уиттлси Д. Региональная концепция и региональный метод // Американская география. Современное состояние и перспективы. М., 1957. С. 55.

5. Джеймс П., Мартин Дж. Указ. соч. С. 581-582.

6. Там же. С. 524; Уиттлси Д. Указ. соч. С. 51-55.

7. Зубков К.И. Указ. соч. С. 16-17.

8. Коон К. География населенных пунктов // Американская география... С. 138; Уиттлси Д. Указ. соч. С. 55; Джонстон Р.Дж. География и географы. Очерки развития англо-американской социальной географии после 1945 года. М., 1987. С. 136.

9. Зубков К.И. Указ. соч. С. 16; см. также: Уиттлси Д. Указ. соч. С. 52-55.

10. Зубков К.И. Указ. соч. С. 12.

11. Там же. С. 14.

12. Там же. С. 23.

13. Там же. С. 25.

14. Джеймс П. Введение: предмет и содержание географии // Американская география... С. 29-30.